Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]
“РЕМ-16! РЕМ-16!” — напрасно взывал Вовка.
Не было РЕМ-16. Исчез РЕМ-16. Пропал.
“Черт с ним! — сжал кулями Вовка. — Кто-нибудь поверит. Время у меня еще есть. Немного, но есть. Лыков ведь думает, что я еще только ищу палатку, а я успел даже поговорить с этим РЕМ”.
“А если батареи сядут? Если мне никто не ответит? Если антенну ветром снесет?”
“Всем! Всем! Всем! — торопясь, стучал он. — Всем! Всем! Всем! Я — Крайночнй. Ответьте Крайночнму. Прием”.
Точка тире тире… Точка точка точка…
Шум в эфире стихал, сменялся резким шипением, будто жарили рядом на сковороде сало, вновь рушился сверху треск, грохот; одновременно налетал на палатку ветер, сотрясал полог, сбивал на Вовку мутные капли. Шипели, взрывались атмосферные заряды, будто совали в воду раскаленный штырь. Нервно, прерывисто прыгал под пальцами ключ.
“Всем! Всем! Всем!”
Точка тире тире… Точка точка точка…
Норвежскую речь заменяла немецкая. Торжественно и печально звучала органная музыка. Все сокрушая гремели в выси небесные барабаны. А потом сквозь всю эту свистопляску, вогнав Вовку в подлую дрожь, пробилась знакомая морзянка:
“Я — РЕМ-16! Я — РЕМ-16! Откликнуться Крайночнму”.
“Я — Крайночнй! Срочно нуждаемся в помощи. На остров высажен фашистский десант. Просьба срочно уведомить Карский штаб. Как поняли? Прием”.
“Я — РЕМ-16! Крайночнму! Вас поняли. Немедленно отключайтесь. Вас могут запеленговать. — Неизвестный радист закончил вовсе не по-уставному: — Удачи, братан!”
И отключился.
“Кто он, этот РЕМ-16? — ошалел от удачи Вовка. — Откуда? С Ямала? С Диксона? С Белого? С материка?”
Впрочем, это было не главным.
Главное, его услышали, его передачу приняли, его сообщение поняли! Каждая его неуверенная буковка принята и понята этим замечательным неизвестным ему РЕМ-16. Теперь он, Вовка, свободен! Ему не надо прятаться в скалах, торопя рассвет, ему не надо помирать со страха над рацией, не зная, поймут тебя или не поймут.
Он медленно отключил питание.
Он медленно встал.
Он медленно вылез из палатки, подняв Белого.
Молочно светилось над Двуглавым небо.
Но если это и было зарево, горела не метеостанция. Не могли ее домики дать сразу столько света. Хоть весь керосин вылей на них.
“Сполохи! — догадался Вовка. — Северное сияние. Столбы. Позори. Вон как распрыгались!”
Ему сразу стало легче.
Это был не пожар.
А значит, Елинскас, Лыков, Краковский — все они еще живы, все они еще в складе. И они надеются на него, на Пушкарева Владимира!
Он ухватился за канатик антенны и, вскрикнув, отдернул руку.
Тросик кололся как еж… Наверное, на нем были заусеницы.
Вовка снова, теперь осторожнее, потянулся к канатику и снова его кольнула стремительная голубая искра.
“Электрические разряды! — понял Вовка и облился запоздалым ледяным потом. — Мне повезло! Ой, как мне повезло! Через час я бы никуда не пробился! Через час меня не услышала бы даже самая мощная радиостанция мира! Ой, как мне повезло! Ой, какой молодец этот РЕМ-16!”
Смотав бронзовый канатик, он забросил его в ящик.
“Рацию спрячу под скалами. Там ее никто не найдет. Если даже наши летчики не успеют, если даже нагрянут сюда фрицы, никто не найдет рацию”.
Он споткнулся о джутовый мешок, валяющийся у входа.
“Это каша”.
Он вытащил из мешка светлый замороженный круг, лизнул его языком.
“Каша!”
Ему хотелось есть. Еще больше он хотел спать. У него ныло все тело.
“Спрячь рацию! — прикрикнул он на себя. — Успеешь выспаться!”
Запер ящик, натянул рукавицы, откинул полу палатки.
— Белый!
“Чертов пес! Снова как провалился”. Пятясь, вытащил ящик. Мела поземка.
Он не видел собственных ног, будто брел по щиколотку в мутном бурном ручье.
— Белый!
Он не думал, что пес ему поможет. Но вдвоем было бы веселее.
“Чертов пес!”
Напрягаясь, проваливаясь в наметенные ветром сугробы, дотащил ящик до угольных осыпей. Дальше начинался слоистый обрыв. Здесь, под обрывом, Вовка и закопал ящик с рацией. Глянул, запоминая: острый угловатый выступ, выдвинувшийся в тундру, четыре валуна, сваленные друг на друга; постоял, поднял голову.
Конус Двуглавого четко просматривался на фоне звезд. Млечный Путь дымно и пусто лежал поперек неба. А небосвод за хребтом наливался внутренним белым светом, страшным, эфирным, будто напитывался светящимся молоком.
И вдруг сполох!
Огненные волны одна за другой, пульсируя, неслись к зениту. Бледные пятна то отставали от них, то обгоняли, а над Двуглавым, занявшим полгоризонта, раздувалось гигантское зеленоватое полотнище. Оно меняло оттенки, оно подрагивало, будто его раздувало сквозняком, оно неумолимо ширилось, захватывая все новые и новые участки неба.
“Успел! — радовался Вовка, и ледяные мурашки бегали по его костлявой спине. — Успел! Скоро прилетят самолеты!” Он услышал шумное дыхание. Он увидел Белого.
“Разболтался без хозяина пес, — подумал строго. — Носится без дела”.
Но строгости Вовке хватило ненадолго.
Он упал в снег и за уши притянул к лицу мохнатую морду Белого.
Белый засмеялся и показал желтые клыки. Он знал: Вовка ему все простит
— Белый, — спросил Вовка шепотом. — Где наши мамки, Белый?
2
Пес вздохнул. Он не смотрел на небо.
И напрасно.
Там, в небе, как в шляпе фокусника, творились всяческие чудеса.
Вдруг ниспадали с небес, разматываясь на лету, медлительные зеленоватые ленты. Вдруг вставали из-за хребта яркие длинные лучи. Тревожно, как прожекторы, они сходились и расходились, выискивая в зените только им известную цель. И неслись, неслись, неслись цветные яркие волны, пока, наконец, над Двуглавым не встала в ночи призрачная зеленая корона.
Почти такую корону соорудил для себя Вовка Пушкарев, отправляясь в конце одна тысяча девятьсот сорокового года на школьный новогодний бал-маскарад.
Склеить корону Вовке помог Милевский.
Корона Кольке тоже нравилась, но, провожая Вовку, он все же сказал: “Если бы это я шел на маскарад, я нарядился бы в форму радиотелеграфиста. Китель, а на рукаве черный круг с красной окантовкой. А в центре круга две красные зигзагообразные стрелы на фоне адмиралтейского якоря!”
Вовка вздохнул.
Уже полнеба пылало в эфирном сиянии.
Широко раскрыв глаза, обняв Белого, Вовка смотрел вверх, и тысячи мыслей одновременно роились в его голове.
Он вспомнил Невский проспект, как шли по нему, отражаясь в витринах, колонны вооруженных рабочих. А еще вели на привязи аэростат. Аэростат был серый, как слон, и весь в широких морщинах.
